Труды Феогнида.

Ах, какой же заспанный ты, лохматый!
На щеке от наволочки полоска...
Но что значит молодость! - пахнешь мятой,
и живот волшебный живее воска.
Полуспишь? И что ж тебе полуснится?
Почему я в снах тебя не встречаю?
Как дрожит от солнца твоя ресница!..
Ба! Изволите кофию? Или чаю?

Как люблю я блеянье и мычанье
нечленораздельное, заблужденья
языков трепещущих, одичанье
спешной речи, - слушал бы целый день я
и всю ночь! Воркующий ворох, шорох,
всхлипы чаек, рокот и рык прибоя,
задыханья палевых гор, в которых
разгулялось - синее, голубое.

Мне немногим меньше. Любил эфеба
на одном из лесбосов, где, как челюсть
Амадея, храм укоряет небо:
тем дуплистей флейта, чем чище мелос.
Я имел солдатика на его ши-
нели - колкой, войлочной, прямо на пол
посреди каптёрки вонючей броше-
нной, - блаженство жалкое жадно лапал.

Волосок единый в паху у Па-
трокла Фёклы целой Ахиллу ми-
лей... Жука поймали бы в два пупа,
языки лепечут "возьми, возьми",
"дай" твердят, твердея... Куда девать
то, что пальцы друга хотят схватить
первым делом?.. Лирой звенит кровать,
в нежных пяльцах тщетная бьётся нить.

О стыдливых персиках, абрикосах
золотисто-замшевых, сизых сливах
в ледяном налёте, о жарких осах
и ганзейских пчёлах, шмелях пытливых,
о морских зелёных глазах раскосых,
поглупевших славно от слов пугливых...
О противных мальчиках-кровососах,
на девиц глазевших весь день визгливых!

"В человеческом теле такие связки
есть, что их без трепета зреть нельзя нам", -
прочитаю... Все ремешки, завязки
расстегнём, развяжем на Кирне пьяном.
Полежи пока на подушке, книга...
Кто сказал: "Железо так льнёт к железу"? -
В Антиноя дивного, в Каллипига,
как в рояль рыдающий - флейтой, лезу.

Локти и уши мешают стянуть футболку?
Нос? За губу зацепилась? Что, рожь под мышкой
с хлопком срослась?.. Глаз не вижу, но вижу - чёлку,
рёбра, пупок, а что ниже - прикрыто книжкой
("Крыльями", третьим изданьем) раскрытой... Лёжа,
кто же футболку снимает? Нельзя глупее,
раб умирающий, выдумать... Мышцы, кожа,
книжка сползающая - ну, целая эпопея!

Дивный торс - как облако в зелёных
физкультурных шёлковых штанах.
И пупочек - лодочку влюблённых -
чуть качает псиша на волнах.
А когда, малыш, в часы отлива
зелень вод отступит до колен,
влажное увижу дно залива -
рот тритона, водоросли вен.

На Катуллову Лесбию со своим пернатым
ты похож воробушком. Убери ладошку.
От кого тут прятаться нам, юннатам?
Не во мне ль усатую видишь кошку?
Ну, положим, сцапаю. Ну, допустим,
мягкой лапкой стану птенцу на глотку,
завладею розовым, влажным устьем,
доведу до писка твою удодку...

Кирн, люблю, когда, соскользнув с дивана,
ты летишь к столу в промежутке между
"ах" и "ох" и, разъяв кожуру банана,
по ковру гуляешь, презрев одежду,
золотую замшу в паху катая,
восхищая глаз мой игрой живою
мандариновых ягодиц (из Китая?),
потрясая вышкой сторожевою.

Ни к чему метафоры, отрок: раем
я твоим, отзывчивым, твёрдым, тронут.
Так давай потрогаем, поиграем,
разболтаем пляшущий липкий омут
языком, как Эдик-американец...
Извиваться будешь ты, вроде вязкой
золотой струи, - слабоумный танец!
Рыбкой рот раскроешь перед развязкой.

12 (155)

Ни молочной тянучкой молчащих уст,
ни волшебным устройством ключиц и плеч
не насытиться. Господи, где Прокруст,
чтобы лишнюю плоть поспешил отсечь!
Уроженку кипрской волны просить
станем: "Сжалься, Волчица! Стрелу извлечь
научи, расплети золотую нить,
загаси фитили соблазнённых свеч".